Эдуард Надточий, интервью 2011г. Социальный миф и социальный бунт. 1. Какую главную политическую проблему «нулевые» передают «десятым»? Проблему спасения российской государственности от окончательного разрушения. Десять лет укрепления «вертикали власти» разрушили те хрупкие формы администрирования баланса бесчисленных локальных интересов, которые худо-бедно, но провели страну сквозь 90е годы. Я согласен с теми, кто характеризует сeгодняшнее состояние страны как failed state. Здесь, конечно, требуется тонкая нюансировка, ибо российское государство «state» никогда не являлось, но все равно определение failed вполне адекватно описывает происходящее. Произошло, однако, нечто чрезвычайно позитивное: кажется, российское коллективное политическое воображаемое рассталось с верой в КГБ как несостоявшегося спасителя СССР. Миф об Андропове и Штирлице приказал долго жить. Умерла последняя советская инфантильная иллюзия. Точнее – предпоследняя, ибо последняя – надежда на сверхмогущественного тирана, общающегося с народом в режиме прямой телепатической связи. Проблема «сталин» пока не решена, ее нулевые передали десятым. Новое совершеннолетие находится по ту сторону решения вот этой последней советской проблемы. Видимо, в десятые экспериментальную проверку пройдет этот последний советский инфантильный фантазм. Будем надеяться, что его ждет та же судьба, что и фантазм «Штирлиц-Андропов». 1а. Социальные бунты сотрясают Европу (Греция, Испания, Франция, Британия), а теперь и Россию. В чем особенность российских бунтов, если они есть? «Социальные бунты» сотрясают мир непрерывно. Жизнь Франции – один непрерывный «социальный бунт», то, что доходит не то что до российских, но даже до французских средств массовой информации – ничтожная часть повседневной «жизни как бунта». Мои коллеги из Франции рассказывают регулярно потрясающие истории о том, что творится во французских универах. И ничего, французы считают бесконечные забастовки нормальной частью своей повседневной жизни, необходимой платой за свое существование в качестве гражданина, а не «твари бессловесной». Думаю, примерно также к практикам «социального сопротивления» относятся и в остальных перечисленных странах. Особенность российских «социальных бунтов», видимо, именно в том, что в нулевые сама практика социального сопротивления стала восприниматься в мире, где политическое полностью убито авторитарным полицейским режимом, как нечто «из ряда вон». «Социальные бунты» – обычное дело в России девяностых, и никакой паники (ну, кроме известных событий 93 года) они не вызывали. Это была часть нормальной повседневной политической жизни. Поскольку ФСБ-шный авторитарный режим решил вернуть абсолютно всю жизнь в воображаемые советские времена, то и все легальные формы социального протеста, гарантированные, между прочим, Конституцией, начали систематически подавляться. Логично ожидать, что социальный протест начнет искать иные формы и способы выражения. Кроме общего озлобления, выразившегося в интенсификации «войны всех против всех» (мы уже видим, что богатые начали на дорогах и не только воевать с богатыми, раньше они старались поддерживать хотя бы внутривидовой социальный мир), социальный протест начал выплескиваться в формы неконтролируемого «сетевого бунта». Людям уже не важно, против чего протестовать, лишь бы выйти и выразить гнетущее чувство «социальной неудовлетворенности» происходящим. Это, собственно, и есть «русский бунт», антисистемное а антипрограммное сопротивление «начальству». Поскольку никаким системным политическим формам протеста в нынешнем авторитарном российском государстве места нет, то нарастающее чувство неудовлетворенности надоевшим режимом канализируется по самым примитивным схемам, первая из которых – националистическая. В ответ на тоталитарные тенденции нынешнего режима зреют не менее тоталитарные ответные реакции в виде фашистской мобилизации. В Кремле эти фашистские ожидания надеются возглавить, но совершенно напрасно. «Фашизм снизу» имеет принципиально иную природу, чем «фашизм сверху». Рано или поздно он выдвинет своих собственных харизматических лидеров, и даже их содержание в тюрьме уже никак нынешнему режиму не поможет. Нельсон Мандела прекрасно функционировал в качестве лидера движения черного сопротивления, находясь в самых изолированных тюрьмах ЮАР. Видимо, то же ожидает и зреющий социальный бунт в России. Таким образом, природа, логика и динамика нынешних социальных бунтов в России принципиально иная, и их сравнение с европейскими не имеет никакого смысла, кроме идеологического. 2. Расширение поля социального многообразия неизбежно приводит к обострению отношений между социальными группами. Какая политика государства в подобных ситуациях кажется Вам наиболее эффективной? Политика государства, если бы оно в нынешней России существовало, заключается в поощрении бесконечной дифференциации политической жизни, выражающей себя в самых разнообразных легальных политических движениях и формах протеста. К сожалению, поскольку никакого государства в нынешней России нет, а есть имитация рациональной бюрократической иерархической структуры управления кастово-организованной множественностью структур силового предпринимательства, организованных по вотчинному принципу кормления, то эффективная политика этого агломерата силового предпринимательства может быть лишь одна: бесконечное умножение провокаций, вводящих все большее количество социальных групп в состояние перманентной войны друг с другом. Тогда, с одной стороны, исключено согласование интересов разных социальных групп против агломерата силового предпринимательства, а с другой – востребована услуга силового арбитра, «крыши», кою и предоставляет холдинг «силовое предпринимательство». 3. Во всех социальных бунтах, о которых мы говорим, инициативу приписывают одной социальной группе, но часто бунтующей по факту оказывается другая социальная группа. То есть многие люди готовы мимикрировать под протестующих (фанатов, студентов и т.д.) Означает ли эта социальная мимикрия, что возрастает спрос на насилие, а не на политику? Приписывание инциативы тем или иным социальным группам, как мы видим из заявлений Путина и его подчиненных в последние дни – чисто идеологические игры, направленные на дискредитацию и подготовку к прямым формам уничтожения тех, кого нынешний режим считает своими главными противниками. Соответственно, люди, ищущие выход своему протесту, примыкают к тем, кого власти считают «социально близкими» и потому пытаются давать легальные формы выражения протеста. «Фратрия» – сила, которую АП считал последние годы своей, привлекал ее к разным деликатным поручениям типа политического террора против неугодных молодежных объединений или охраны селигерских шабашей. Ей просто позволили выйти на улицу. Вот и все. Ну а остальным, кто хотел выразить протест, просто ничего не оставалось, как примкнуть к тем, кто уже дозволен по факту. Что получилось – мы все видели. Эта «социальная мимикрия» произведена сверху, а не снизу, и есть неизбежное следствие того, что никакой политики в нынешней России просто не допускается. Т.о. политика усилиями сверху редуцирована к чистому насилию, к линии поляризации на друзей и врагов. И нет никаких сомнений, что эта сила чистого насилия будет при нынешнем режиме только возрастать.