Статус-77 Как три политзаключенных — русский, украинский и армянский националист — перестали спорить и организовали крупнейшую акцию протеста в советских тюрьмах В конце августа 1976 года сидевшего уже второй срок русского националиста Владимира Осипова неожиданно этапировали в небольшой лагерь в мордовском поселке Барашево. Это была во многих отношениях уникальная зона. Контингент насчитывал всего сорок заключенных, но все они были как на подбор: полицаи, бандеровцы, лесные братья, власовцы — сплошь коллаборационисты и участники вооруженного антибольшевистского сопротивления времен Второй Мировой. Единственным, кто оказался здесь за мыслепреступление, был украинский диссидент-националист Вячеслав Черновол. Для Осипова, никогда раньше не замеченного в симпатиях к идее украинской независимости, нашлось в огромной уголовно-исправительной системе СССР только одно свободное место — рядом с Черноволом. Как позже писал русский националист в своих воспоминаниях: Чекисты решили соединить в одной микрозоне, где больше некуда податься, двух антиподов, двух националистов противоположных ипостасей, соединить несоединимое. Мы должны были рвать и метать друг на друга, есть поедом один другого. И я, и Черновол эту тактику КГБ легко раскусили и, не сговариваясь, молчком вынесли за скобки все, что нас разделяет, и, общаясь, говорили лишь на темы, не вызывавшие споры… Так опрометчивый ход оперативников послужил толчком к организации одной из крупнейших акций неповиновения брежневских лет — «Ста дней борьбы за статус политического заключенного». Пик арестов и судов по статье об «антисоветской агитации» пришелся на конец 1950-х — начало 1960-х годов. Под занавес правления Хрущева наказание по ней отбывали около пяти тысяч человек. После прихода к власти Леонида Брежнева и его команды тактика инакомыслящих меняется. После пражских событий 1968 года внешнюю политику СССР негласно определяет так называемая «доктрина Брежнева» - «Холодная война» вступила в фазу «мирного сосуществования социалистической и капиталистической систем». Как следствие, советское правительство ратифицировало многие международные договоры и подписало Хельсинкский акт 1975 года, вводивший единые международные стандарты в области прав человека. В ответ на новые формы политической активности в 1966 году УК дополняется статьей 190 — «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Теперь указание на любой недостаток советской системы могло быть признано государственным преступлением. Всего по этой статье за 23 года ее применения в тюрьме оказались 1 609 человек. Но еще раньше общей практикой советских судов стало использование против несогласных «бытовых» статей. В 1962 году после расстрела рабочей манифестации в Новочеркасске многих задержанных во время беспорядков осудили за бандитизм. Постепенно в инструментарий КГБ входила и карательная психиатрия. Советская пенитенциарная система тем временем не спешила признавать самого факта существования политических заключенных В СССР статус политзаключенного последовательно размывался с начала 1930-х годов, когда осужденных по статье 58 стали содержать вместе с уголовниками. Но государственные и уголовные преступления трактовались как одинаково опасные для общества и после смерти Сталина, хотя статьи 70 и 190 советского УК применялись гораздо реже классической «пятьдесят восьмой». В логике советской пенитенциарной системы это, впрочем, лишний раз доказывало, что политических заключенных в СССР нет — отсутствовали прежние масштабы. А принятые в Хельсинки международные обязательства заставляли отрицать наличие «политических» в советских тюрьмах еще настойчивее. При этом далеко не все осужденные при Сталине по «пятьдесят восьмой» освободились в течение 1953 — 56 годов. В лагерях оставались многие прибалтийские «лесные братья», украинские «бандеровцы», немало коллаборационистов. С 1956 года они содержались на специальных зонах, где существовало только два режима — строгий и особый. Заключенные там были обязаны работать на общих работах и не имели дополнительных свиданий и посылок (считается, что возможность не работать — привилегия политзэков). Общая либерализация пенитенциарной системы закончилась в конце 1950-х вместе с ростом количества инакомыслящих. В советских газетах появились «письма трудящихся», авторы которых просили ужесточить условия содержания для «антисоциальных элементов». На декабрьской сессии Верховного Совета 1958 года прозвучало предложение, чтобы «заключенные воспитывались в условиях более тяжкого труда». В 1962 году в УК была введена статья 77-1 — «Действия, дезорганизующие работу исправительно-трудовых учреждений»; она предусматривала высшую меру или срок от 8 до 15 лет. В тюрьмах поздней хрущевской «оттепели» начались расстрелы политических рецидивистов. Многим заставшим еще ГУЛАГ зэкам добавляли по новой статье по 12-15 лет. Закручивание гаек вызвало ответную реакцию как «политических», так и простых уголовников, уходивших в бескомпромиссное «отрицалово» — демонстративное пренебрежение любыми тюремными правилами. Одной из самых распространенных форм тюремного протеста стали татуировки: зэки наносили себе на лицо антисоветские лозунги. Но статья 77-1 в таких случаях могла трактоваться чрезвычайно широко. Советский диссидент Эдуард Кузнецов позже вспоминал: Формально эта статья должна была прекратить «бесчинства заключенных, терроризирующих тех, кто встал на путь исправления, или дезорганизующих деятельность администрации», но на самом деле именно заключенные были буквально терроризированы этой статьей — по меньшей мере, до 1967 года. Стоило сказать стукачу, что он стукач, как вам приписывали «глумление и издевательство» — извольте стать к стенке. Даже выколотый на лице лозунг почему-то уже не считался обычной антисоветской агитацией, но — «действием, дезорганизующим деятельность колонии»… За «наколки» в советских зонах перестали расстреливать только в начале 1970-х годов. Последним убитым за антисоветскую татуировку человеком стал некто Тарасов, его расстреляли в мордовском лагере строго режима № 385/10 в декабре 1971 года. Но к этому моменту в советских лагерях сменилось поколение. Диссиденты, отбывавшие сроки за «распространение заведомо ложных измышлений» — это была первая со времен Сталина большая волна интеллектуально зрелых, образованных людей в советских зонах, готовых начать борьбу за статус политических заключенных. Речь шла не о простых бытовых привилегиях, а о том, чтобы заставить власти официально признать само их существование. В ответ МВД и КГБ нащупывали новую, гибкую тактику борьбы с инакомыслящими в тюрьмах — этого требовал международной престиж в условиях «мирного сосуществования». В начале 1970-х годов в диссидентской публицистике «статус политического заключенного» пишется с большой буквы — Статус. Проекты Статуса в те годы пишут на разных зонах; многие из их несвязанных между собой авторов едва знакомы с юриспруденцией. Некоторые слышали о существовании «Международных стандартных минимальных правил обращения с заключенными», но русского перевода этого документа ООН никто и в глаза не видел. Инакомыслящие в тюрьмах объявляют голодовки, лишь интуитивно понимая, ради чего они это делают. Призрачность Статуса позволяла тюремному руководству и органам госбезопасности не замечать разрозненные и нескоординированные попытки политзаключенных предъявить свои требования властям. В противодействии инакомыслящим тактика председателя КГБ Юрия Андропова на тот момент вполне исчерпывающе описывалась старыми афоризмами: «разделяй и властвуй» и «если не можешь победить соперника, сделай его своим союзником». Возможно, именно поэтому русского националиста Владимира Осипова решили этапировать в Барашевскую зону. Осипов стал националистом, еще когда отбывал свой первый срок. Убеждения свои он недвусмысленно описывал как православный монархизм, общественным идеалом считал империю Романовых, а в украинских, белорусских и грузинских сторонниках независимости видел сепаратистов с окраин. Надеялись гебисты, что Черновол с Осиповым поцапаются, а гебня будет кайфовать. Ну, а мы решили отложить разногласия до полной победы над большевизмом. Каждую акцию проводили вместе!.. — вспоминал впоследствии Черновол. Вскоре в Барашево был этапирован армянский националист Паруйр Айрикян. Так же, как Черновол и Осипов, он отбывал второй срок. В КГБ рассчитывали, что, встретившись в одной зоне, три националиста увязнут в бесплодных спорах и надолго отвлекутся от практической борьбы за права заключенных. В общем, совместили трех зубров, с точки зрения администрации. Паруйр обладал общительным характером, был безупречно честным и чистым человеком, несгибаемым борцом за национальное достоинство своего народа. Считаясь антисоветчиком, он был скорее противником турецкого экспансионизма и уж совсем не было в нем русофобии. Черновол-то свою москвофобию прятал от меня, я это чувствовал, а Паруйр с увлечением читал Достоевского и вообще дружески относился к русским,.. рассказывал позже Осипов Русский националист вспоминает единственный серьезный конфликт, который возник у него с Черноволом. Еще до этапирования в Барашево украинец успел подать в Президиум Верховного Совета СССР прошение о лишении его советского гражданства с возможностью покинуть страну по отбытию срока. «Так это значит, что вы все отказываетесь от борьбы, что вы все бросаете народ, свою страну и улепетываете туда, где сытнее и вольготнее», — вскипел Осипов. Черновол признал свою ошибку, отозвал ходатайство и рекомендовал сделать то же самое остальным сидевшим по лагерям украинским националистам. Черновол при этом подчеркивал, что Осипов никоим образом не поддерживал идею украинской независимости: Не так далеко! Но он требовал освобождения украинцев-политзаключенных, протестовал против преследований людей, которые отрицают насильственные действия… Что произошло в Барашево в декабре 1976 года, когда три националиста познакомились поближе, описывалось в «Хронике текущих событий» — главном самиздатовском журнале тех лет. Договорившись о моратории на обсуждение идеологических разногласий, украинец, русский и армянин стали задумываться о совместных акциях. Вячеслав Черновол, перейдя 10 декабря 1976 года на статус политзаключенного (то есть отказавшись выполнять общие тюремные правила — МЗ), не является на проверки и построения, не носит нашивку с фамилией, по возможности не надевает арестантскую одежду, не соглашается на стрижку и раздевание для обыска (его стригут и раздевают насильно)… 31 декабря одновременно с Черноволом был помещен в ШИЗО (штрафной изолятор) Владимир Осипов… На время заключения Осипова и Черновола Паруйр Айрикян объявил частичную голодовку,.. — писала «Хроника». Администрация зоны, в которой десятилетиями содержались «старые» антисоветчики, оказалась не готова к столь решительным действиям диссидентов нового поколения. Растерянность тюремщиков хорошо иллюстрирует описанный Осиповым случай в ШИЗО: Черновол «встал на статус» и отказался снимать обувь, как требовали сотрудники колонии. Посыпалась ругань и угрозы, но в итоге надзиратели были вынуждены собственноручно снимать ботинки с заключенного. «Сцена, достойная кисти Федотова», — заключает в своих воспоминаниях Осипов. Паруйр Айрикян «100 дней» На Новый год, находясь в ШИЗО, Черновол и Осипов разработали план совместных действий по борьбе за Статус. Черновол собирался в январе 1977 года начать одиночную голодовку, чтобы подать пример остальным. Осипова, словно признав собственную тактическую неудачу, тюремное руководство этапировало из Барашево в прежнюю зону. Видимо, именно этого ожидали сидевшие в ШИЗО. Хотя Черновол впоследствии утверждал, что терпение лопнуло лично у Андропова: русский националист Осипов объявил полную голодовку 12 января — в годовщину массовых арестов украинских национал-демократов в 1972-м, которую диссиденты неофициально отмечали как День украинского политзаключенного. В 19-й зоне, куда отправили Осипова, он начинает вести тихую агитацию за разработанный им с Черноволом план массовой акции — «100 дней борьбы за статус политзаключенного». Тем же самым в Барашево занимаются Черновол и Айрикян. Начало акции было назначено на канун дня рождения Ленина — 21 апреля. Между зонами стали летать «малявы» — о готовящейся акции узнавали в дальних лагерях и на диссидентских кухнях. 20 апреля в Страсбурге автор известного эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», эмигрант-правозащитник Андрей Амальрик провел пикет в защиту советских политзаключенных перед зданием Совета Европы. Так вечером накануне акции о ней узнал весь мир — и чекисты в мордовских зонах не были исключением. Уже ночью начались профилактические мероприятия. Стукачей потянули на допросы, усилили охрану, «вражьи голоса» стали глушить с большим, чем обычно, усердием. Утром 21 апреля 1977 года в нескольких лагерях одновременно около 60 заключенных сорвали номера с бушлатов и пошли в столовую вне строя, не останавливаясь при виде охраны. Ни один из них не вышел на работу. Так как Хельсинские соглашения поставили крест на возможности применять 77-ю статью к политическим заключенным, участников акции неповиновения стали сажать в штрафные изоляторы. Но «100 дней» оказались настолько масштабными, что изолировать одновременно всех, кто присоединился к акции, было физически невозможно. Многие «вставшие на статус» дожидались своей очереди; чтобы разгрузить ШИЗО, тюремное начальство в Мордовии было вынуждено сократить пребывание «штрафников» в изоляторах с семи до трех дней. Затем, так как акция продолжалась, от такого вынужденного либерализма решено было отказаться — впредь участникам «100 дней» давали уже 15 суток штрафного изолятора: Ты выходишь из изолятора, поел в столовой, а через час-другой тебе оформляют новый срок в ШИЗО. Даже не за «отказ от работы», ты не успел «не выйти», а за то, что шел в столовую вне строя или не имел нашивки на бушлате… Ты проводишь в зоне сутки или несколько часов и получаешь новые 15 суток… Штрафной изолятор на 19-ой зоне имел 10 камер и никогда не отапливался. Арестанты получали урезанное питание. Со временем туда стали этапировать всех участников акции. Именно там в июне 1977 года вновь встретились Осипов, Черновол и Айрикян. Начальник лагеря Пикулин в мае распорядился запретить теплое нижнее белье. Даже летом в камере днем прохладно, а ночью — по-настоящему холодно… Брежнев, как я уже писал, выдавать бушлат зэку на ночь в ШИЗО запретил. И вот — не забуду никогда холодные июньские ночи 1977 года — ночью ляжешь на железную койку в своей тоненькой куртке и майке, подложив под голову кулак, и пытаешься заснуть. Уснешь ненадолго и просыпаешься от дикого холода,.. — описывал условия штрафного изолятора Осипов. В ответ оказавшиеся в ШИЗО политические объявили голодовку. К этому моменту за судьбой «вставших на Статус» следил весь мир. Это заставляло Москву нервничать и давить на мордовский КГБ. Осипов в воспоминаниях отмечает особую роль начальника лагеря Пикулина: тот спускал на тормозах все директивы начальства, которое требовало немедленно и любой ценой подавить сопротивление. Выступая за ненасильственное сопротивление, организаторы акции приравнивали угрозу насилия к совершенному насилию. И действительно, «вставшие на Статус» в массе своей сохраняли спокойствие, соглашались принимать пищу и стричь волосы. По воспоминаниям Осипова, только 22-летний латыш Равиньш - чтобы накормить юношу, охранникам приходилось открывать ему рот плоскогубцами, ломая зубы. После «100 дней» Дни, проведенные в холодном изоляторе, сказались на здоровье большинства «вставших на Статус». Только после окончания акции простуженных и ослабевших людей перевели в медсанчасть. Международная огласка событий в мордовских зонах обязывала к вынужденной мягкости, но теперь, когда шум вокруг «100 дней» приутих, организаторов и участников акции этапировали в разные зоны. Примечание * Статьи 70 и 190 советского УК были отменены в 1989 году. На смену им пришла известная 282 и сопровождающие её. На сегодняшний день, как в России, как и раньше в постсталинском СССР существование политических заключенных официально отрицается. #да_были_Люди