Мой учитель литературы Василий Григорьевич был настоящий фронтовик. Он никогда не носил наград, только по великим праздникам надевал парадный костюм, где над нагрудным карманом, кажется, намертво была привинчена колодка с орденскими планками. Медали «За отвагу» и «За боевые заслуги», «За победу над Германией» (так он её называл), «За Будапешт», орден «Славы» III степени и «Красная звезда». Я не припомню ни одного раза, когда Василий Григорьевич что-нибудь рассказывал о войне, прилюдно или в частном порядке, — об этом могу говорить с уверенностью, поскольку он умудрился учить ещё мою маму, и в нашем провинциальном городе у нас было немало общих знакомых. Поэтому знаю, что ранений у него было три, два лёгких и одно тяжёлое, но знаков их он не надевал никогда. С мамой связан такой — полусмешной, полутрагичный — эпизод. Когда она училась в 7-м классе, вышел указ о восстановлении совместного обучения в школах СССР. Как это водилось при Совчине, обе рядом стоящие школы — мужская и женская — отправили друг другу учеников по принципу «на тебе, боже, что мне не гоже». Таким образом в мамином классе появились отпетые дворовые шпанюги, безотцовщина и воровайка, двоечники в превосходной степени. И вот, на уроке у Василия Григорьевича, один из этих балбесов привязал длиннющую мамину косу к спинке парты. Вызванная к доске, мама по своей дурацкой отличницкой привычке вскочила — и рухнула на пол, потеряв сознание. Как она себе шею не сломала — одному богу известно. Как именно разворачивались события в следующие четверть часа, мама знала с чужих слов, но живые свидетели утверждали, что Василий Григорьевич чуть не убил назадачливого шутника голыми руками. Голос по крайней мере одной из свидетельниц дрожал, повествуя о б этом приключении, ещё тридцать лет спустя. Был скандал, но Василия Григорьевича за рукоприкладство не привлекли. Что-то в сов(р)етской системе не сработало. Сам шутник потом признавался, что просто не знал, как выразить свои чувства к понравившейся ему девочке, а Василию Григорьевичу он был, опять-таки по его собственным словам, по гроб жизни благодарен за науку. Вышел из него, кстати, не урка с куполами на спине, а вполне нормальный инженер и не самый плохой начальник. След его я давно потерял, к сожалению. В общем, Василий Григорьевич, в отличие от нашего военрука, не вылезавшего из президиумов и вечно потчевавшего нас до тошноты длинными и при этом поразительно неконкретными, совершенно неживыми «воспоминаниями», по «вкусу» и «консистенции», как сказали бы сейчас, совершенно «ватными», о войне отмалчивался. Кроме одного-единственного — на моей, опять-таки, памяти — случая. Директор нашей школы Галина Петровна была не просто директором, а ещё и депутатом горсовета, поэтому т. н. «открытые уроки» у лучших учителей (а у нас чуть не половина была лучших в своём деле без всяких кавычек) проходили раз, наверное, в пять чаще, чем в других учзаведениях. Но проверки всё-таки случались. Однажды к нам на урок Василия Григорьевича припёрся какой-то гороношный хмырь и притащил с собой темы для сочинений, которые мы должны были раскрыть прямо под его недреманным чиновничьим оком (урок был сдвоенный по такому поводу). Тем было пять или шесть, среди них — что-то «правайну», наступление под Москвой зимой 41-го, по роману какого-то советского буквописца, чьей фамилии я, естественно, не помню, а звучала эта тема — вот это как раз помню — так: «Наука побеждать — в бой с колёс». Василий Григорьевич темы изображал мелом на доске — своим странно детским, угловатым почерком, и, видимо, дойдя до этого «в бой с колёс», остановился, словно с размаху на стену налетел. Оторвав глаза от листочка с напечатанным текстом, он посмотрел на гороношника с ненавистью, от которой у меня — и не у меня одного — душа вмёрзла в пятки. — В бой с колёс, — пророкотал Василий Григорьевич своим густым и могучим, как звук иерихонской трубы, голосом. — С колёс, значит. В бой. Ну, мы это называли — «в ров с колёс». Эшелонами — с колёс, и прямо в ров. Эшелонами. Он стёр строчку с темой про войну, написанную до половины, сел за учительский стол и махнул рукой — приступайте, мол. Гороношный крыс что-то вякнул было, но класс, будто по команде, повернулся и посмотрел на него. И смотрел до тех пор, пока он не вылетел, сделавшись серо-буро-малиновым, вон из помещения. Галина Петровна, конечно, всё разрулила — я же говорю, мне невероятно повезло с учителями и вообще со школой. Кстати, фотодокументов всего этого ахтунга до сих пор в открытом доступе практически нет. Знают упыри, чьей крови напились. И держать оборону архивов будут до последнего русского. А калорадная «общественность» будет им сплочённо подвывать. Правду знать нельзя. Правда их убьёт. Так что, придись мне сегодня писать сочинение на тему, скажем, «Разговор с ветераном» — настоящим, а не конвойно-вертухайских войск, — я был бы чрезвычайно краток: Здравствуй, внук-победобес, Голова из ваты! У тебя, смотрю, прогресс — Жрёшь блины с лопаты! И уверен, что Василий Григорьевич поставил бы мне, как всегда, «отлично». За правду. https://gabblgob.livejournal.com/1317302.html