Дмитрий Алтуфьев: Бестиарий и театр, 3 #Острог_метафизика #зеркало_Иблиса #Острог_страницы, №21 Представьте амфитеатр. Площадка в середине для песен и плясок – не сцена, это орхестра. В ранние времена существования античного театра в орхестре стоял алтарь в честь Диониса. На нём приносили жертву перед началом представления. У нас жертвенник имеет вид небесного престола, как на фотографии. Сзади орхестры на некотором расстоянии ставилась палатка для переодевания - скена или скиния (греч. скене, шатер), выполняющая роль кулис и задника. Позже вместо палатки стали возводить капитальные каменные помещения, нередко многоэтажные, но нам больше подходит шатер – скиния, она подчеркнет единство Ветхого и Нового заветов в представлении. Между ней и орхестрой – помост - проскений, где отыграют наиболее важные события на земле и в Эдеме. Яхве подозрителен и ревнив, и кому как не оставленному своим «отцом» в самую горькую минуту Иешуа ха-Ноцри знать об этом? Британский масон Кристофер Найт живописует: «Неудачливый мятежник висел, умирая, прибитый гвоздями, под дощечкой с надписью: «Иисус Назорей, царь иудеев», пытался глотнуть воздуха, для чего ему надо было опереться на пробитые ноги, отзывающиеся острой болью. Физические усилия и боль, с ними связанная, чтобы набрать достаточно воздуха в сжатые легкие и прокричать что-то, были невообразимыми. Но, как утверждает Евангелие, он сумел преодолеть все, и какие же слова произнес в агонии? У Марка говорится, что крикнул громким голосом: Элои! Элои! Ламма савахфани? — что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? Если Иисус есть Бог, почему он говорит это сам себе и тем самым подрывает к себе доверие в этот критический момент? Это крик отчаяния фанатично верившего в свою миссию человека, действовавшего точно по пророчеству, чтобы свергнуть власть римлян. Он чувствовал: его полностью предали — и не столько Иуда, сколько сам Яхве». Интересно, что в евангелии Петра Иисус во время всех мучений не сказал ни слова, только перед смертью воскликнул: «Сила моя, сила, зачем покинула меня!», что может свидетельствовать об утрате магической силы и полной блокаде контакта с богом. Начало их завета и конфликта выходит за рамки Откровения и нуждается в пояснении ничуть не меньше, чем звериное обличье главных действующих лиц. Они чаще выступают как шедим и сеирим – причем число глаз, рогов, голов продиктовано семеричностью мифологии семитов. Чтобы понять что-то, необходимо погрузиться глубже. Традиционным тотемным животным от Египта через Крит, Ханаан и Иран до Индии являлся бык (корова). Неудивительно, что многие боги затем почитались в обличье быка, как египетский Хапи (греч. Апис) или семитский Эл. Интересно, что бык Хапи был живым олицетворением Нила, т.е. он по сути был речным божеством — позже мы к этому вернемся. Главные яхвистские святилища позднего Израильского царства (Х век до рождества Христова) находились на юге — в городе Вефиле (Бет Эле — доме Эла) и на севере — в городе Дане. Яхве (»Бык Иакова») был представлен там золотым изваянием тельца (3 Цар., 12). Есть основания полагать, что историческим зерном мифологического рассказа о создании золотого тельца у горы Синай послужила культовая практика вефильского храма: «[Аарон] сделал… тельца кузнечной работы… поставил перед ним жертвенник, и провозгласил Аарон, говоря: завтра праздник Яхве. На другой день они встали рано и принесли всесожжения и привели жертвы мирные: и сел народ есть и пить» (Исх. 32, 4– 6). Здесь необходимо пояснить, что в Ханаане (Палестине) Яхве воспринял черты местного Эла, ибо, изначально появившись в каменистых землях Мидиана (Мадиама русской традиции), он носил тотемное обличье обычных для той местности (берега залива Акаба) животных – козла или змеи. Глава же общесемитского пантеона Эл (Ил, ал-Илах, ал-Лах) в Ханаане и Сирии изображался в виде быка. Запомним это и пойдем дальше. Фрейд писал: «Нам известно, что между богом и священным (жертвенным) животным существуют различные взаимоотношения: 1) каждому богу обыкновенно посвящается какое-нибудь животное, нередко даже несколько; 2) при известных особенно священных жертвоприношениях («мистических») богу приносили в жертву именно посвященное ему животное; 3) бога часто почитали, или обожали в образе животного или, иначе говоря, животные пользовались божеским почитанием еще долгое время спустя после эпохи тотемизма; 4) в мифах бог часто превращается в животное, нередко в посвященное ему животное. Таким образом напрашивается предположение, что бог сам является животным-тотемом; он развился из животного-тотема на более поздней ступени религиозного чувствования… В дальнейшем животное теряет свою святость, и жертвоприношение – связь с тотемистическим праздником; жертвоприношение превращается в простое приношение божеству, в самоограничение в пользу божества. Сам бог теперь уже настолько возвысился над людьми, что общение с ним возможно только через священнослужителя… К этой фазе относятся мифы, в которых сам бог убивает посвященное ему животное, собственно, олицетворяющее его». Иллюстрацией здесь могут послужить столь разные судьбы одного и того же тотема – быка, в культуре родственных индоариев и иранцев. Если в Индии корова сохранила архаичное табу, оставшись неприкосновенной, то самый изображаемый сюжет пришедшего из Персии митраизма – это убивающий быка (шедим) Митра (элогим). Так бог преодолевает животную часть своего существа. Но это дозволено лишь богам и первосвященникам. В Греции, вероятно, повсюду господствовала идея, что умерщвление быка является преступлением. На афинском торжестве буфоний после жертвоприношения устраивался настоящий суд, при котором допрашивались все, принимавшие участие. Наконец, соглашались на том, чтобы взвалить вину за убийство на нож, который бросали в море. Продолжение следует