Эва Томпсон Имперское знание: русская литература и колониализм, 9 Фрагмент книги «Imperial Knowledge: Russian Literature and Colonialism». Опубликовано в журнале "Перекрестки" №1-2/2007 Постколониальных авторов, скорее, интересуют расовые, а не национальные проблемы: вид расизма à rebours. В этом отношении исследования русского колониализма отличаются, поскольку в формировании русского империального менталитета основную роль играет нация, а не раса. В процессе экспансии русские чаще сталкивались со сплоченными нациями, чем с племенными организациями, а поэтому антиколониальная борьба в русской империи преимущественно принимала формы национальной борьбы. Основанные на марксизме антиколониальные движения в Азии и Африке не имели четкой национальной оформленности, потому что национальная принадлежность не являлась категорией, которой марксизм уделял большое внимание, и еще потому, что в советское время российское государство деньгами и оружием поддерживало именно марксистских антиколониалистов. Поэтому марксистские антиколониалисты могли легко игнорировать тот факт, что Россия как нация была глубоко втянута в деятельность, которую на словах осуждала там, где не было ее влияния. То, что основной вклад в постколониальную теорию (какой она присутствует в американских и британских университетах) внесли азиаты, африканцы и западные индусы или, как в случае с Саидом, арабы, в определенной мере свидетельствует о восстановлении исторической справедливости. Нужно отдать должное центру, его толерантное принятие критики относительно себя указывает на устойчивость интеллектуальной парадигмы, порожденной европейской культурой. Позволение Гаятри Спивак (Gayatri Spivak) или Хоми Бхабха (Homi Bhabha) формировать западную академическую реакцию на западный империализм равнозначно приглашению, скажем, поляка или литовца читать лекции о русском империализме студентам в русских университетах. Невероятность подобного предположения свидетельствует о разнице между относительной открытостью западного дискурса и дискурсом Российской Федерации, который продолжает действовать в рамках подавления и навязывания себя Другому. Это также наводит на мысль о существовании в русской культуре еще неких невыявленных факторов, которые предохраняют ее от вовлечения в контрапункты подобного рода. Отказ русских интеллектуалов от обсуждения вопросов колониализма свидетельствует об отсутствии в русской традиции способности к терпимости и инновационному мышлению. В русских литературных журналах постоянно ведутся посткоммунистические дебаты о русской истории, но они носят характер уже давно наскучившего противостояния западников и славянофилов, а не оппозиции русских с Другим... Территории, контролируемые русскими, до сих пор не создали постколониальной критики, которая в полный голос могла б ответить на вызовы империи (может быть, для этого пока просто нет подходящих политических условий?). Будет ли постколониальный дискурс Российской Федерации развиваться в обозримом будущем, зависит от готовности бывших или теперешних колоний заявить о своем «желании отличаться» таким образом, чтобы это не повторяло старые приемы антиколониального сопротивления. Милитаристической культуре русских лучше всего противостоять не силой оружия, но дискурсивным отказом быть вписанными в зыбучие пески мифологии «родина-отечество». В этой связи следует отметить, что на Западе определенная часть постколониальных критиков сопротивляется идее расширения концепта колониальности на территории, которые не являлись его доминионами. Существует сопротивление и определению как колониальных территорий поселенческих культур, таких как Австралия и Северная Америка. Тем не менее, как отметила Хелен Тиффин (Helen Tiffin), идентичности этих поселенческих сообществ «частично были сформированы реальностью европейского колониализма». Отказ некоторых постколониальных критиков рассматривать Австралию как составную часть колониального опыта исходит из общего представления, распространенного среди не-белого населения, о привилегированной позиции белых, чье перемещение (важное для колониального опыта) было в определенной степени добровольным и, таким образом, не шло в сравнение с принуждением черных рабов или индийцев изменять место обитания и образ жизни. К тому же и военные, втянутые в завоевание колоний, относились к белым переселенцам совершенно иным образом, чем к коренным жителям. Безусловно, можно и нужно спорить о существовании множества образцов и степеней колониальной зависимости (все они нуждаются в пристальном рассмотрении). Многие из белых переселенцев были отбывающими наказание преступниками, приговоренными к высылке. Майкл Гехтер (Michael Hechter) в работе «Внутренний колониализм» («Internal Colonialism») убедительно доказывает, что английский колониализм охватывал не только заморские территории, но и шотландцев, уэльсцев и ирландцев. Некоторыми критиками отмечалось, что даже такое государство, как Квебек (да и вся Канада), также может быть рассмотрено как постколониальное с одной перспективы и неоколониальное с другой. Белые на канадских территориях оставались свободным, а вот индейские народы были колонизированы. Отрицание белыми австралийцами или неанглийскими обитателями Британских островов своего колониального прошлого может помочь объяснить, почему колониализм русских в Восточной и Центральной Европе и Азии игнорировался в дебатах на эти темы. Колонизация белых белыми, которая там имела место, не вписывалась в колониальную теорию, как она трактовалась небелыми теоретиками, такими как Бхабха или Спивак. Австралийцы и североамериканцы, перемещавшиеся отчасти добровольно как должностные лица империи, заключенные или свободные поселенцы, вытесняли местное население с их территорий. Но десятки миллионов белых нерусских, покоренных русскими войсками, разделяли с народами Азии и Африки насилие и притеснения, которые являются характеристиками классического колониализма. Руководящие посты в русской империи и, позже, в границах советской зоны влияния, были для них недоступны до тех пор, пока они не переставали представлять свои нации и не начинали действовать в интересах Москвы. Парадоксально, но белые европейцы, подчиненные колониальному правлению России или Германии (или имперской Турции, несколькими столетиями ранее), последними приходят к осознанию, что они фактически были колониальными подданными. Наверное, поэтому они еще не рассказали свою историю миру, даже несмотря на то что их культуры уже сформулировали дискурсы в соответствии с западными эпистемологиями. Но их молчание уже имеет негативные последствия. Колониальный проект, субъектами которого они были, полностью выпадает из поля зрения постколониальных комментаторов, таких как Лейла Ганди, которая выступает против включения в этот дискурс даже поселенческих культур, не говоря уже о признании колонизации белых белыми в модерных европейских империях. Также игнорируется русская колонизация Кавказа, регионов Черного моря и Центральной Азии. Как отмечалось ранее, двойственная роль деятельности Советского союза в сражениях за западные колонии и способность царской России исключать себя из колониального дискурса скрыли понимание того, что колониализм не ограничивался западными экспансиями в Азии и Африке, но также охватывал и Европу. Авторы, чья глубокая аналитика западного империализма помогла смягчить или даже частично трансформировать его, сформулировали модель колониальной зависимости. В соответствии с этой моделью экономическая эксплуатация периферии не ограничивалась прямым перемещением капитала, но также проявилась в притеснениях, которым подвергались колонии и доминионы в земледелии, промышленности, культуре, демографии и традиции потребления. Создание подобной колониальной зависимости было основной чертой и русского империализма (помимо идеологических манипуляций советского периода). Превращение московской номенклатурой советской республики Узбекистан в производителя сырья для русских текстильных фабрик и связанная с этим ликвидация земледельческих традиций узбеков, загрязнение земель химикатами и инсектицидами и превращение Аральского моря в соленую пустыню являются хрестоматийными примерами подобной зависимости. После подавления восстания Курбаши в 1922 г. началось масштабное переустройство богатого земледелием Узбекистана в огромный колхоз по выращиванию хлопка. В лучших колониальных традициях это начинание было поддержано местными коммунистами, что дало метрополии возможность избежать ответственности за содеянное. Фруктовые сады Узбекистана были вырублены под хлопковые поля, которые орошались всеми водными ресурсами региона. Богатый хлопковый урожай сделал возможным строительство гигантских текстильных фабрик уже собственно в России (например, в Иваново), предложить работу десяткам тысяч русских и обеспечить тканью Красную Армию. Только от 2 до 8% хлопка использовалось в самом Узбекистане. Но вывоз хлопка на русские фабрики составил лишь часть той цены, которую Узбекистан заплатил за эту инициативу метрополии. Более ощутимыми были насильственное перемещение населения, потеря традиционного земледелия, беспрецедентное загрязнение почвы и воздуха, проблемы со здоровьем, которые узбеки в полной мере ощутят в будущем. Неумеренное использование пестицидов и искусственных удобрений превратило оазисы Узбекистана в загрязненные неплодородные земли, которые сделались непригодными для земледелия. Когда катастрофа выявилась в такой степени, что дальше ее невозможно было скрывать, из Москвы в Узбекистан была отправлена специальная группа для расследования фактов и журналисты начали освещать подробности случившегося. Но имперские способы подчинения и истощения доминионов остались вне их репортажей. Русский дискурс продолжал сопротивляться терминологии, вскрывающей его колониальную сущность. В катастрофе были обвинены неэффективное советское управление и коммунистическая система. #Острог_идентичность #Острог_западный #деколонизация #Острог_культурология Продолжение следует