Даниил Коцюбинский: Регионация – новый термин, новый шанс. Ч.4 Гордиев узел «национального суверенитета» Возникает вопрос: в чём причина того, что проблема легализации односторонней сецессии (без которой, как мы выяснили, невозможно урегулирование большинства существующих в современном мире силовых противостояний и конфликтов и которая провоцирует появление всё новых потоков беженцев, в свою очередь являющихся одним из главных вызовов эпохи глобализации) – до сих пор не получила эффективного международно-правового разрешения? Почему гражданско-национальные и этно-конфессиональные меньшинства, желающие отделиться от «государств-хозяев», не могут, несмотря на провозглашённый Уставом ООН принцип «самоопределения народов», этого сделать, не заручившись либо согласием упомянутых «хозяев», либо поддержкой со стороны влиятельных держав, так сказать, первого уровня? Главной причиной, стоящей на пути легализации односторонней сецессии, является принцип суверенитета и территориальной целостности де-юре уже существующих (то есть международно признанных) государств. Этот принцип лежит в основе т.н. Вестфальской международной системы, оформившейся в Европе в середине XVII в. и в базовых своих чертах существующей по сей день. Хотя со времён Вестфальского мира (1648), утвердившего суверенитет правителей государств, политическая карта мира множество раз радикально менялась и продолжает меняться, а множество государств с тех пор были захвачены, демонтированы, распались, «взорвались изнутри» и т.д., постулат о суверенитете и территориальной целостности международно признанных государств оставался неколебим. Принцип государственного суверенитета сохранился в неизменности и после того, как вместо представления о «суверенитете государей» с конца XVIII в. начал утверждаться и в начале XX в. стал практически общепризнанным принцип «суверенитета народов» и основанного на этом принципе «права народов на самоопределение». На практике, однако, это означало лишь право «большинства» (то есть, как правило, самой крупной и могущественной национальной либо этно-конфессиональной группы) на сохранение территориальной целостности уже существующего государства, притом сохранение любой ценой. Таким образом, покончив с «тиранией государей», «народное большинство» де-факто само оказалось в положении «тирана», в разных странах с разной степенью полицейской жестокости подавлявшего любую силу, бросавшую вызов принципу целостности и территориальной неприкосновенности данного государства. В итоге выпущенная как джинн из бутылки идея «суверенного национального государства» (а равно обслуживающая её идеология национализма), не только не утихомирила политические страсти, но ещё больше их разожгла. Дело в том, что огромное число народов в Европе и Азии продолжало пребывать в статусе меньшинств, тяготевших либо к независимости, либо к ирреденте. С особой силой это проявилось на территории многих государств Европы и Азии накануне, а также в ходе и по итогам Первой мировой войны. Стремясь пройти между Сциллой принципа суверенитета и территориальной целостности государств и Харибдой права народов на самоопределение, президент США Вудро Вильсон в начале января 1918 г. обнародовал «14 пунктов», где изложил своё видение будущего мирового устройства. Эти пункты стали отправной точкой будущей Версальско-Вашингтонской международной системы (ставшей де-факто новым этапом развития Вестфальской системы). При этом «квадратура круга» двух взаимоисключающих принципов в этих «пунктах» так и не была разрешена, что в конечном счёте стало одним из важных факторов, подтолкнувших человечество к Второй мировой войне. Достаточно вспомнить, какую роль в этом деле сыграли т.н. Мюнхенский сговор и аншлюс Австрии, явившиеся в значительной мере силовым «разрубанием» Германией «гордиева узла» проблемы «национального самоопределения немецкого народа», возникшей по итогам Первой мировой войны. Попытки международного сообщества найти мирные пути реализации права народов на самоопределение (одностороннюю сецессию) в 1930-1940-х гг. свелись лишь к принятию соответствующих деклараций, вроде «Конвенции Монтевидео» (1933) и «Атлантической хартии» (1941), так и не превратившихся в императивные нормы (juscogens) международного права и оставшихся по сути расплывчатыми и ни к чему не обязывающими благопожеланиями. Несмотря на то, что опыт Второй мировой войны ясно свидетельствовал о взрывоопасности сохранения в международном праве коллизии права народов на самоопределение, с одной стороны, и права государств на суверенитет и территориальную целостность, с другой, в послевоенные годы международное сообщество вновь воспроизвело указанную коллизию, что нашло отражение соответственно в статьях 1 и 2 Устава ООН, а также в последующих Декларациях и иных актах ООН. Учитывая же, что членами ООН являются именно государства («нации»), а не народы, это означает, что вопрос о праве народов на самоопределение был фактически сразу отдан в ведение уже существующих государств. Иными словами, это означает, что право народов на самоопределение носит чисто декларативный характер и по сути является международно-правовой фикцией, а точнее, привилегией, которая может быть либо предоставлена тому или иному народу его «государством-хозяином», либо нет. Происшедший в последующие десятилетия процесс деколонизации (в подавляющем большинстве случаев - добровольное предоставление независимости колониям) привёл к появлению огромного числа государств, сконструированных лишь на основе умозрительно прочерченных границ и без учета мнений народов, оказавшихся в итоге заключенными в рамках этих пост-колониальных «национально-государственных» модулей. Во многих государствах Азии (в основном на Ближнем Востоке, хотя и не только), но в особенности в Африке это привело к возникновению большого числа конфликтных очагов, связанных со стремлением тех или иных этно-конфессиональных сообществ либо добиться независимости от государства, в которое они оказались включены, либо получить контроль над столицей и подавить иные этно-конфессиональные сообщества в данном государстве. Огромное число этих очагов либо горит, либо тлеет по сей день, причём ситуация глобализации не только не смягчила исходные гражданско-национальные и этно-конфессиональные противоречия, но сделала их во многих случаях более активными и открытыми. Нельзя сказать, чтобы международная философская, политическая и правовая мысль не пытались за истекшие десятилетия выработать эффективную модель легализации односторонней сецессии. Помимо «теста солёной воды» — который в настоящее время в значительной мере утратил актуальность в связи с добровольным предоставлением метрополиями независимости практически всем заморским колониям — были выдвинуты две основные модели подхода: «ремедиальная», основанная на принципе компенсации за ущерб, причинённый меньшинству «государством-хозяином», и «первично-правовая», предполагающая наличие у всех народов – независимо от того, были ли их права кем-то ущемлены или нет – исходного и неотъемлемого права на самоопределение вплоть до создания собственного независимого государства. В различных версиях оба эти подхода разрабатывались (и разрабатываются) многими учёными США, Европы, Австралии и других стран. Среди наиболее известных разработчиков ремедиального подхода следует назвать Алена Бьюкенена[51], первично-правового – Кристофера Веллмана[52]. Оба эти подхода, однако, так и остались практически не востребованными, как представляется, по двум основным причинам. Во-первых, ни один из авторов, рассуждавших на тему легализации односторонней сецессии, не поставил под сомнение принцип суверенитета и территориальной целостности государств. Вместо этого, как правило, просто декларировалось, что решения по вопросам о признании (или непризнании) односторонней сецессии должен будет выносить Международный суд ООН. При этом оставалось неясным, каким образом орган ООН сможет принимать решения, противоречащие Уставу ООН, в котором, как уже отмечалось выше, четко зафиксирован принцип суверенитета и территориальной целостности всех наций, т.е. международно признанных государств. Во-вторых, как ремедиальный, так и первично-правовой подходы при ближайшем рассмотрении оказывались столь перегружены заведомыми изъянами, что де-факто делали невозможным перевод их в практическую универсально-правовую плоскость. Трудность превращения принципа «ремедиальной сецессии» в универсальный правовой механизм вытекает из нижеследующих обстоятельств. Прежде всего, этот принцип не столько снижает напряжение в отношениях между сепаратистами и центральным правительством, сколько, наоборот, подспудно провоцирует усиление конфликтов. Дело в том, что сепаратисты оказываются в ситуации, когда для получения права на сецессию им необходимо доказать, что правительство «страны-хозяина» массово нарушало права того народа, от имени которого они выступают. Тем самым сепаратисты оказываются заинтересованы в том, чтобы их конфликт с «центром» носил максимально жесткий и силовой характер. Уже одно это само по себе ставит «ремедиальную концепцию» сецессии как универсальный и институционально узаконенный подход под серьезное сомнение. Кроме того, понятие «нарушения базовых прав» может трактоваться различными государствами по-разному, в зависимости от их интересов. Например, одни и те же государства признали (по ремедиальным мотивам) независимость Косово, но до и после того не признали независимость Сомалиленда, Тамил-Илама, Иракского Курдистана и др. региональных образований, хотя ремедиальных оснований для признания этих сецессий было не меньше. Еще один пример «двойных ремедиальных стандартов» — Россия. С одной стороны, она признала право Южной Осетии и Абхазии на одностороннее отделение от Грузии, а Крыма — от Украины по ремедиальным мотивам. Но, с другой стороны, Россия не признала право на независимость Чечни, хотя ремедиальных оснований для сецессии в этом случае было, возможно, даже больше. В связи со сказанным вряд ли может показаться удивительным то, что расчёты Бьюкенена на успех его теоретической разработки, которая, как он полагал, должна была расширить «перечень серьёзно рассматриваемых вариантов, приведя, возможно, к пересмотру текущей повестки дня в отношении сецессии» [53], не оправдались, если не считать кейс Косово, де-факто, как уже отмечалось, выведенный за рамки универсального международного права. Сложности применения первично-правового подхода к решению вопроса об односторонней сецессии также вполне очевидны. Первое, обо что «спотыкается», данный подход, это отсутствие в международном праве четких и универсальных определений понятий «народа» и «нации». В науке, как известно, есть два основных, притом глубоко конкурентных подхода — примордиальный (апеллирующий к исконности) и конструктивистский (свободно-договорной). В полной мере гармонизировать эти подходы невозможно, особенно на практике. Например, сторонники независимости Донбасса или Крыма пользуются такими недавно появившимися конвенциональными (конструктивистскими) категориями, как «народ Крыма» и «народ Донбасса». В то же время противники крымского и донбасского сепаратизма убеждены, что таких народов объективно не существует[54] и что всё это — части «единого исторически объективно сложившегося украинского народа/нации». В свою очередь, сторонники русского имперского национализма заявляют об искусственности «украинской нации» и об исконном национальном триединстве русских, украинцев и белорусов. И т. д. Помимо этого, первично-правовой принцип односторонней сецессии оказывается потенциально еще более конфликтен, чем ремедиальный. Дело в том, что во многих случаях «народы» (которые также часто называют себя «нациями») претендуют на территории, которые в данный момент занимают другие народы – полностью либо частично. Причём часто речь идет о десятилетиях и даже столетиях присутствия «чужих» народов на той территории, которую данный народ — официально либо в контексте исторической памяти — считает «своей исконной». «Классические» примеры — Косово, Западная Армения, Северный Кипр, Внешняя Маньчжурия и т. д. Понятия «народ» и «нация», таким образом, по определению являются потенциально экспансивными и агрессивными, ибо стремятся, как правило, претендовать на максимум «исконных» территорий. А это, как нетрудно понять, не может не провоцировать в перспективе новые конфликты и войны. Судя по всему, именно по этим причинам сам Веллман, резюмируя свои предложения, отметил, что к практической их реализации можно будет приступить лишь тогда, «когда либерально-демократические ценности [во всём мире] возвысятся до такой степени, что мировые лидеры смогут фактически узаконить первичные права на отделение» [55]. Иными словами – в весьма неопределённом будущем, если не сказать жёстче: никогда. Александр Павкович и Питер Радан предприняли попытку зайти к решению вопроса о легализации односторонней сецессии «с другой стороны» и рассмотреть её законность не с точки зрения исходных прав народа, попытавшегося отделиться от «государства-хозяина», а исключительно с точки зрения того, какими он, этот народ, пользовался методами. В этой связи они выдвинули концепцию «минимизации вреда и недопущения непоправимого ущерба» как критериев, позволяющих расценить одностороннюю сецессию как законную: «…любая попытка отделения может рассматриваться как допустимая при условии, что она преднамеренно не причинит непоправимого вреда – гибели и принудительного выселения – и сецессионисты готовы компенсировать вред, который она причиняет несецессионистам» [56]. При этом сами же авторы признают, что соответствовать этим высоким критериям могут лишь сецессии, происходящие внутри стран с развитой либерально-демократической культурой и инфраструктурой: «Внутри либерально-демократических государств, таких как Канада или бывшая Чехословацкая Республика, попытки отделения и ответные действия стран-хозяев были, конечно, ограничены либерально-демократическими принципами, на которых основаны правовые и политические системы этих государств. Одним из результатов этих ограничений была минимизация вреда и предотвращение непоправимого вреда как для сецессионистского, так и для оставшегося населения государства-хозяина. В других же государствах, в которых либеральные демократические принципы не укоренились или не действуют, попытки отделения и ответные действия государств-хозяев не были ограничены такими принципами. <…> В отсутствие политических и правовых институтов и связанной с ними практики либеральной демократии в этих государствах ни публичное увещевание, ни военное вмешательство международных организаций и сторонних государств не смогли бы предотвратить применение силы и, как следствие, нанесение непоправимого ущерба» [57]. Таким образом, принцип «недопущения непоправимого вреда», предложенный Павковичем и Раданом, по их же собственному признанию не может быть применён в современном мире как инструмент эффективной легализации односторонней сецессии. Прежде всего потому, что подавляющее большинство государств, сталкивающихся с проблемой сепаратизма, будут при её решении стремиться опереться в первую очередь на принцип своего суверенитета и территориальной неприкосновенности и станут всеми силами препятствовать региональным сообществам (как гражданско-национальным, так и этно-конфессиональным), стремящимся к независимости, осуществить мирное размежевание с государством-хозяином. В процессе этого противоборства каждая из сторон будет причинять непоправимый ущерб противоположной стороне. Впрочем, добавлю от себя, далеко не все либерально-демократические государства в современном мире готовы предоставить сепаратистам право на самоопределение. Некоторые из таких стран вступают с последними в жёсткий конфликт, чреватый более или менее существенным нарушением прав человека и причинением обеими противоборствующими сторонами друг другу непоправимого вреда. Достаточно вспомнить пример длительного конфликта Израиля и Палестины, а также затянувшийся кризис в отношениях между Испанией и Каталонией. Заключение следует #Острог_регионы #Острог_футур #эра_никчемности #Острог_страницы, №19