БРОСОК КОБРЫ Как никогда это было молниеносный бросок на войну. Молниеносный по исполнению, сродни броску кобры. На запланированные «точки» выходили чуть ли не минута в минуту благодаря выбранному маршруту и скорости. Дожди развезли грунтовки (а дорог за «лентой» по определению нет, за исключением сделанной нами от Старобельска до Танюшовки) и нормальный человек выбрал бы, по крайней мере, щебенку или хотя бы с фрагментарными нашлепками ещё советского асфальта, но нормальных по определению среди нас не было. Выбор пал даже не на дорогу – так, направление из разряда «чужие здесь не ходят», зато выиграли пару часов светлого времени. Выручала специальная горно-альпийская резина «уазика» и мастерство Ильи. Даже «нива» разведки с почти лысой резиной брала, порой с третьей попытки, водно-грязевые «ванны» или, натужно пыхтя и завывая, карабкалась на крутизну меловой гряды. Мы должны были в точно назначенное время и в условленное место доставить этот «уазик», вылизанный накануне до стерильной чистоты, а теперь густо закамуфлированный грязью, глиной и мелом в довольно забавный цвет. Ну, а разведка шла с нами в прикрытие – накануне из лесочка отсалютовали по машине с нашими друзьями. Сёла насупились, как-то потускнели и замерли в напряжении и ожидании: давила неизвестность. Она же смахнула мальчишек, всегда выбегавших к дороге и приветствовавших проходящие армейские колонны: а ну как вернутся нацики – не простят. Пусто как-то и давяще. На этот раз комдив задержался на полчаса, что было абсолютно ему не свойственно. Глаза красные от недосыпа, неулыбчив и поначалу неразговорчив. Серёга, водитель, обхаживал привезенный «уазик», поглаживал по заляпанному грязью боку, что-то шептал, улыбался – он был счастлив. Вместо «градами» разобранной на молекулы прежней «буханки» - эдакой колымаги, собранной дивизионными левшами по болтику и гаечке, нежданно-негаданно привалило такое счастье в виде этой белой красавицы. Лёша, начальник артразведки, худющий, с болтающимся у колена «стечкиным», как ребёнок обрадовался биноклю. Ну а губы комдива, оглядевшего и ощупавшего привезенные блиндажные печки, наконец-то растянула улыбка. Чуть-чуть, едва наметившись: печки – это хорошо, да вот снарядов бы… Он взорвался неожиданно и ожидаемо: говорил о штабных и командовании, непривычно частя матом, о том, что эти бездари наверняка сдадут Лиман, что под Лисичанском тоже зреет нарыв, который если прорвётся, то зальёт гноем и Сватово, и Старобельск, о бойцах, самоотверженных и отчаянных, об отсутствии прикрытия, о соседях, о разведчиках, режущих ночами укров и доставляющих карты, документы, а позавчера пригнавших «затрофееных» танк и БТР, о чэвэкашниках… О многом говорил комдив, да только писать об этом нельзя: не ко времени и ни к месту. Мы уехали первыми, а они пили по второму бумажному стаканчику кофе (бурда коричневая), провожая нас взглядом. В нём не было тоски и безысходности: они настоящие, они будут стоять насмерть. Мы обещали вернуться и хотелось, очень хотелось верить в то, что увидимся. Что опять будем сидеть в блиндаже комдива, пить обжигающий чай, настоянный на собранных степных травах, вспоминать дом, мечтать… Рядом будет долбить арта и от взрывов будет выплескиваться из кружки чай, обжигая пальцы, а Витя Носов будет хохмить и смех, вырвавшись из блиндажа, рванёт в траншею. И прижимающиеся к стенке окопа бойцы тоже улыбнутся: раз комдив смеётся, значит всё будет хорошо. С трёх ночи в пути, потому утром в Ровеньках решили не отказать себе в чашке чая. Подъехал Олег Николаевич Сикарев – как всегда спортивен, свеж, энергичен. Прихватил с собою блок сигарет – догадался, что неспроста мы оказались в его краях. Сетовал, что мало, что не знал о нашем появлении заранее, что предупредить бы надо было. Не могли, Олег Николаевич, не хотелось сюрпризов на сопредельной стороне – телефоны-то наши на контроле. Поговорили накоротке – время поджимало, но рассказанное им проняло: ровеньковский инкогнито приобрел для подразделения 10 (десять!) машин. И вообще местные всей душой с армией. По возвращении вызвонили ровеньковские волонтёры (закрытый сайт «Помощь солдату»). Безуспешно пытались накормить, соблазняли борщом, пловом и всяческими вкусностями, но пришлось отказаться – спешили. Обменялись номерами телефонов, договорились о сотрудничестве. Наверное, в каждом районе есть такие вот группы помощи, но здесь, в Ровеньках, они показались особенно душевными, что ли, и заботливыми. В общем, открыл для себя ровеньковцев, каких раньше и не знал: отзывчивых и сердцем открытых, духом сильных, не покоряемых, носителей духа предков своих - порубежников Государства Российского. Мне рассказал о нём Володя, старшина из разведроты. Он не знал ни его имени, ни звания – просто комбриг. Комбриг из Мариуполя. Его рота загнала в подвал многоэтажки нациков, но взять никак не могли: даже прямой наводкой не достать, не говоря уже о минах. И подобраться вплотную для работы «шмелём» не удавалось – пулемёт работал как швейная машинка. А домик был не простой – на перекрёстке расположился и огнём контролировал все четыре улицы. Комбриг появился ниоткуда: в распахнутом бушлате, автомат устроился под правой рукой - ремень зафиксирован на антабке приклада, одна рация в левой руке, вторая зацеплена на разгрузке. Та, что в руке, работает на укроповских каналах. Мгновенно оценив ситуацию, он не стал требовать любой ценой взять многоэтажку – «любая цена» из уст иного стратега это десятки, а то и сотни жизней солдатских. Он в рацию, что была в левой руке, стал матом крыть мнимого лейтенанта, торопя его подогнать пару бензовозов и залить к такой-то матери этот чертов подвал. Ну разве знали укры, что никаких бензовозов у комбрига нет и в помине, что не доставили БК, потому и молчит его батарея, что приданная танковая рота застыла в паре кварталов отсюда с пустыми баками. Ничего этого они не знали, но поверили комбригу и с криками ринулись из подвала, бросая оружие и задирая руки к небу. Сдавались, а заодно молили своего Бога, что дал шанс уцелеть. Неделю спустя Володя ещё раз встретился с комбригом. Надо было взять село, но комбриг решил не идти в лоб и сначала пошла разведка. Вернулись, доложили: в селе фашисты, но сколько – установить не удалось. «Живых не посчитали – мёртвых сосчитаем», - проскрипел сорванным голосом комбриг и приказал батарее «градов» положить по селу пару пакетов. Когда над селом очистилось небо от дымов, долго изучал в бинокль «изменённый пейзаж», затем коротко бросил: «Еще пакет». Село было взято без потерь, зато укров устали стаскивать в одно место. Комбрига убрали через неделю. Причину никто не знал, но комроты зло выматерился: «Конечно, так воевать нельзя. Так война быстро закончится и кому-то лампасы не достанутся, кому-то звезды на погоны, кому-то бронзулетки на грудь». Через два месяца бригада сократилась втрое, в батальоне осталось 70 бойцов, а в разведроте двенадцать. Обещали пополнить мобилизованными, но Володя не очень-то рад: здесь особые навыки нужны, особая поступь, особые нервы – по тылам ведь работают. Ну а если опять в окопы да опорники в лоб брать – тогда подойдут. Разведчики вернулись на рассвете. Мы прождали их всю ночь, не спали, переживали и лишь начальник разведки был внешне спокоен: «Не лотоши, вернутся мужики, они фартовые». Им действительно сопутствовала удача: ни одной царапины, если не считать прокушенной руки Тунгуса. Он сидел на приступке входа в блиндаж и потирал запястье спиртовой салфеткой. «Ты что, ранен?» - Витя достал было аптечку, но Тунгус отмахнулся: «Да нет, фашик кусанул, когда горло ему пилил. Вот думаю: он зубы чистил или нет? Если нет, то можно и заразу подцепить». В эту ночь они взяли офицера, но тащить с собою не стали - «выпотрошили» до самых пяток на месте. Забрали штабные документы, но на обратном пути напоролись на дозор. Вход пошли ножи. Валили молча, не давая вскрикнуть, а тем более нажать на спуск. Тунгусу достался дебёлый, ударом ножа в шею не свалил, только кровью залился, что фонтаном саданула из распоротой аорты, и пришлось «допиливать» горло, зажав его рот своей рукой. Вот и кусанул он Тунгуса до крови. Говорил он буднично, будто рассказывая, как муху прихлопнул или комара, и несведущего могло бросить в дрожь от этой без эмоциональности рассказчика. Но это разведка, здесь работают без сантиментов, жестко и зачастую жестоко - иначе нельзя, это закон выживания. Витя спеленал кисть Тунгусу, смазав какой-то вонючей гадостью и утешив, что она нейтрализует даже змеиный яд, а тем более какие-то фашистские зубы, даже не чищенные. У Валеры осталось трое детишек. Он абхазец с грузинскими корнями и грузинской фамилией. Гражданин России – в Абхазии почти все с российскими паспортами. Но он действительно ощущал себя гражданином России, потому с первого дня стал добиваться права защищать Россию. Долго обивал пороги сочинского военкомата –ближайших российский, пока не оказался на Донбассе. Повоевать толком и не успел – в первый же лень накрыли «хаймерсами». Тело забирал с родственниками его двоюродный брат. Обратно не уехал – остался в том же батальоне. Через неделю при атаке под Авдеевкой погиб и он. У него осталось пятеро детей. Итого восемь сирот на две семьи. В выплатах отказали: они добровольцы, с ними контракт не заключали (лукавство: контракт был). В Абхазии семьям в помощи отказали: за Россию погибли, вот пусть она и заботится об их детях. Ну что ж, повоюем теперь с нашими бюрократами-подлецами за честь страны. Россия ведь своих не бросает, не правда ли? Даже если они из другой страны, но сражали за неё, а значит свои. СВОИ! Сергей Александрович Бережной — советский и российский прозаик, писатель, публицист, военный корреспондент; член Союза писателей России; судья в отставке.