СЕВЕР ТОЛКИНА Заключительная часть статьи «Толкин и "этот благородный северный дух"» (первая часть: https://vk.com/wall-213107152_1696), автор которой Том Шиппи отметил вчера 80-летний юбилей. СМЯГЧЕНИЕ СЕВЕРНОГО ДУХА Толкин соответствующим образом исключил худшие аспекты исторического древнего северного мира из своего художественного творчества. Рабы в мире «Властелина колец» есть лишь у Мордора и его союзников. Человеческие жертвы больше не практикуются. На похоронах Теодена ему возводят курган и поют погребальные песни, но никаких жертв не приносят, даже коня или собаку. Когда Денетор пытается сжечь себя заживо и захватить своего сына Фарамира с собой, Гэндальф резко его осуждает, используя слово «языческий», и спасает Фарамира. Сам Гэндальф может выглядеть похожим на традиционные образы Одина, нося шляпу и капюшон, и даже ещё больше походит на картину Йозефа Мадленера «Der Berggeist» [«Горный дух»], которой, как мы знаем, Толкин восхищался. Тем не менее, он всегда представлял себя посланником, подчиняющимся высшим силам. Толкин нашёл утешение и в непростой фразе из «Беовульфа», сочетающейся с его утверждениям, что «благородный северный дух» «нигде ... не проявился благороднее, нежели в Англии, нигде не был освящен и христианизирован так рано». [13] Поэма начинается со сцены, весьма напоминающей «Похороны викинга», когда короля данов Скильда Скевинга кладут в его ладью в окружении сокровищ, а затем отправляют в море – однако пламени ладью не предают. Поэт поясняет, что Скильд явился к данам младенцем из-за моря, будучи отправлен, чтобы спасти этот народ от отсутствия короля. Теперь, когда он умер, даны отправляют его назад, с не меньшими дарами (английское преуменьшение означает «с гораздо большими дарами»), «чем положили те, что в самом начале пустили его одного по волнам, маленького ребёнка». [14] Одна деталь здесь особенно странная – и она, несомненно, не ускользнула от внимания Толкина – что фраза «than did those» [«чем положили те»] с точки зрения метрики аномальна. По правилам древнеанглийской метрики, слово «those» [«те»] не может в норме подпадать под ударение и включаться в аллитерацию, а когда так происходит, а в этот раз это обязательно, на слове ставится сильный акцент. Так что кто же в нашем мире – или за его пределами – эти самые «те»? Поступок их характерен для Провидения. Но если бы Скильда послал Бог, местоимение должно было бы быть «Он». Выбор «те» означает, что действующая сила – какая-то иная, благоприятная – но не божественная, и находится она где-то за океаном, с точки зрения древних данов или англосаксов – несомненно на западе. Эта странная деталь в поэме целиком посвящённой языческим героям, но написанной христианином, дала Толкину подсказку для его компромиссного вместилища северного духа: в его мифологии Валар действуют как хранители Средиземья, под властью Единого, а дом их – расположенный на западе Валинор, ныне удалённый из «кругов мира». С самого начала Толкин создавал их по образцу богов Асгарда. Именно они отправили Гэндальфа и других истари, то есть волшебников, на помощь свободным народам. В одном из стихотворений, опубликованном в 1987 г., Толкин пишет о «Короле Шиве» – он считал Шива, а не его предполагаемого потомка Скильда Сквевинга, своего рода предшественником Христа, также посланным сверхъестественными силам, чтобы принести надежду и достаток в мрачный языческий мир. [15] Неслучайно в этой поэме 153 строки – как было хорошо известно Толкину, это «число спасения», происходящее из Евангелия от Иоанна, 21: 1–14.*** 13 Carpenter and Tolkien [Письма]1981, p. 56. [Письмо 45, перевод С. Лихачёвой] 14 Беовульф, строки 43–46, перевод Т. Шиппи. [Перевод с английского мой] 15 В Tolkien 1987, pp. 87–91. [Утраченный путь и другие произведения] *** В частности, 21:11: «Симон Петр пошел и вытащил на землю сеть, наполненную большими рыбами, которых было сто пятьдесят три; и при таком множестве не прорвалась сеть». КОРНИ ТОЛКИНОВСКОГО ВДОХНОВЕНИЯ Как только Толкин установил необходимые ограничительные рамки, исключающие язычество, для своей попытки воссоздания «северного духа», ему стал доступен всевозможный материал – начиная, например, с драконов. В «Хоббите» главы 12–14 близко следуют сюжету последней великой схватки Беовульфа. В поэме некий вор натыкается на клад спящего дракона и похищает кубок. Дракон просыпается, замечает кражу и улетает, чтобы сжечь собственный чертог Беовульфа. После этого Беовульф отправляется в поход на дракона с одиннадцатью спутниками и вором – в сумме втринадцатером – чтобы убить его или быть им убитым. В «Хоббите» имеются двенадцать гномов плюс Торин – что вновь даёт тринадцать – и Гэндальф добавляет Бильбо, чтобы получилось «счастливое число». К тому времени, когда они добираются до логова дракона, Гэндальф их уже покинул, так что Бильбо вновь оказывается счастливым четырнадцатым номером. Как вор, или «взломщик», он спускается по туннелю к спящему дракону, крадёт кубок точно так же, как в поэме, и в результате дракон тоже улетает, чтобы сжечь чертоги Озёрного Города****. Большая разница заключается в том, что Бильбо спускается по туннелю дважды, и во второй раз у него происходит знаменитая беседа со Смаугом, возможно, самый блестящий штрих во всей книге. Однако она тоже происходит от старого северного источника – не «Беовульфа», но «Песни о Фафнире» [«Речей Фафнира»] из «Песенной Эдды». В ней герой Сигурд и дракон Фафнир общаются после того, как Сигурд смертельно ранил Фафнира колющим ударом снизу. Толкин, вероятно, думал, что древнескандинавский поэт справился с задачей не слишком умело: начнём с того, что Сигурд не называет своего имени, «потому что в древние времена верили, что слова умирающего могущественны, если он проклинает своего недруга, называя его по имени». [16] Бильбо тоже пытается скрыть своё имя и происхождение, не вполне успешно, но по крайней мере не объявляет его по неосторожности, как Сигурд в поэме. Толкин прорабатывает беседу гораздо более скрупулёзно и одаряет Смауга гораздо более «деспотичной натурой». [17] Тем не менее, он помнил ещё одну черту старинной поэмы, а именно, внезапное понимание того, что говорят птицы. В «Хоббите» дрозд слышит, что говорит Бильбо о «прорехе» в броне Смауга и передаёт эту необходимую информацию герою Барду, который подстреливает Смауга. И всё же Смауг обязан повторному открытию Старого Севера кое-чем ещё: своим именем. Оно свидетельствует ещё об одной жизненно важной характеристистике и толкиновского метода работы, и «северной эстетики» в её возрождённом виде: в обоих преобладает «сравнительно-историческое языкознание» [comparative philology, лингвистическая компаративистика] : дисциплина, фактически изобретённая Якобом Гриммом. Если бы кто-то мог попросить Толкина описать себя одним словом, полагаю, он бы сказал: «Я ... филолог». Однажды он дошёл до того, что назвал себя «ЧИСТЫМ филологом». [18] А если бы у него была возможность использовать три слова, это несомненно были бы «чистый филолог-КОМПАРАТИВИСТ». Сравнительно-историческое языкознание началось с того, что Якоб Гримм изучил северные языки и показал, как можно объяснить их отличия при помощи серии регулярных фонетических передвижений, известных с тех пор, как «законы Гримма». Достигнутые им результаты и использованные методы его последователи охотно развивали – и стали весьма уверенно «реконструировать» сначала недостающие слова и языки, но затем концепты, мифы и целые миры, созданные воображением. Иными словами, то же самое, что делал Толкин. Вернёмся к дракону Смаугу. До Толкина его имя нигде не фиксировалось, хотя оно похоже на древнескандинавское слово, как «Торин» – все имена гномов (за одним исключением) происходят из «Песенной Эдды». Прилагательное «smēah», однако, существует в древнеанглийском, во фразе из заклинания: «with smēagan wyrme», «против (какого-то) змея». Но что означает это прилагательное? Слово «smēagan» существует в древнеанглийском языке в качестве глагола, означающего «продумать, добраться до сути или проникнуть». Неплохое слово для опасного «змея», притом куда-то проникающего змея. «Ormr» на древнескандинавском (по-английски «worm» [змей]) регулярно означает «дракон». Древнеанглийскому «smēah» регулярным соответствием в древнескандинавском стало бы «smaugr» – и так у нас получается Смауг, понятливый и вкрадчивый дракон. Кроме того, стоит отметить, что настоящее хоббитское имя Голлума – Смеагол, и Сэм Гэмджи переводит его довольно успешно как «Пролаза» [Slinker]. Вот таков был ход мысли Толкина и филологов до него. Беорн из Беовульфа и Бьярки, Смауг и Смеагол – из «smēagan». Похожим образом Толкин создал Курганных Призраков и Балрогов, орков, энтов и уозов, Темнолесье и само Средиземье. Даже с хоббитами, записи о которых на Старом Севере отсутствуют, он не остановился, пока не изобрёл для них древнее происхождение: всадники Рохана знают их как «holbytlan» – «строители нор», слово, ни разу не зафиксированное в древнеанглийском, но не невозможное и при этом (как свидетельствует первое предложение в «Хоббите») очень подходящее. Величайшим из элементов старой северной мифологии, воссозданным Толкином, должны, однако, быть его эльфы – ylfe по-древнеанглийски, álfar по-древнескандинавски. Снорри Стурлусон немало поведал о них в своей «Прозаической Эдде», но смешивал три категории: «светлые альвы», «тёмные альвы» и «смуглые», или «чёрные альвы». Что ещё больше запутывает, под последними он явно понимал карликов. Одним из свидетельств мастерства Толкина является его решение, что эти категории не имеют ничего общего с цветом кожи. Вместо этого, его «светлые эльфы» – те, что видели свет Двух Древ в Валиноре, «тёмные эльфы» – те, кто отказался отправиться в путь, а один особый Тёмный Эльф (в «Сильмариллионе») – это Эол, вовсе не гном, но в своём угольно-чёрном доспехе может быть принят за такового невнимательными наблюдателями-людьми. Толкиновские эльфы – демонстративное противоядие против викторианских «фей» [fairies]: сильнее, яростнее, мудрее, опаснее. Современные упоминания их в «волшебной сказке [fairy-tale], как подразумевал Толкин, исказились, утратив при этом их подлинный дух. Толкиновские гномы также ничем не напоминают Румпельштильцхена [карлика из сказки братьев Гримм]. У них древнескандинавские имена и ведут себя они по-древнескандинавски. Говорят они кратко и эллиптически [пропуская легко подразумеваемые слова]. Они никогда не забывают и не прощают. Они особенно подвержены драконьей болезни, стремлению копить сокровища. И они стоят насмерть, как Торин Дубощит, его племянники Фили и Кили или Даин Железностоп, отбивавшийся топором над топором над телом короля Бранда, «пока не пала тьма». [19] Однако из всех толкиновских героев сложнее всего автору должно было придумать описанного в «Сильмариллионе» Турина, возможно, потому что он ведёт происхождение от иной северной традиции – от Финляндии и «Калевалы». Толкин размышлял об его истории ещё в 1914 г., когда переписывал «Историю Куллерво», основанную на частях 31–36 реконструированного Лённротом эпоса. Она перерабатывалась несколько раз, прежде чем появиться в виде главы 21 «Сильмариллиона», а окончательную форму приняла лишь в посмертной публикации «Дети Хурина» в 2007 г. Однако она всегда оставалась сказанием о злобе, предательстве, трагических злоключениях, кровосмешении и в конечном счёте самоубийстве. И всё же в руках Толкина она пытается объяснить ещё одну черту «северного духа», которая многих отталкивает: его фатализм. «Произнесёт кто-нибудь слова роковые», – говорит персонаж в одной из древнескандинавских саг: кто-нибудь всегда скажет что-то не так и невовремя, и призовёт несчастье. [20] Именно так, несомненно, происходит в «Сказании о Турине». Но означает ли это, что у нас нет свободной воли, что все решения принимаются Норнами, прядильщицами, которые прядут и обрезают нити судьбы? Разве не существует благосклонного Провидения? В своём «Сказании о Турине» Толкин аккуратно скрывает, что люди действительно произносят роковые слова, по неосторожности или со зла. Слова в их мысли, однако, вкладывает Мелькор – Сатана толкиновской мифологии и, как он сам заявляет, «Владыка судеб Арды». [21] Мелькор, тем не менее, оказался бы бессилен, если бы его наущения не находили отклика, если бы люди выбрали не произносить «слова роковые». Более того, в христианской вселенной существует сила, превосходящая судьбу, незнакомая Старому Северу, но не исключённая из Средиземья, хотя всего лишь подразумеваемая и проявляющаяся в намёках. Намёки эти часто появляются в мастерски подаваемых Толкином сценах смерти. Торин Дубощит говорит Бильбо: «Теперь я ухожу в чертоги ожидания, чтобы восседать рядом с моими праотцами, пока мир не обновится» [22] Теоден произносит: «Я отправляюсь к своим праотцам, и даже в могучем их обществе не стану теперь я стыдиться» [23 ] Эльфы также отправляются в Чертоги Ожидания. Какова судьба Арвен, избравшей человеческую долю, чтобы быть с Арагорном, когда он тоже уйдёт из жизни? Мы не знаем, но последние слова Арагорна ей в утешение таковы: «мы не привязаны навеки к кругам этого мира, а за пределами их есть не только воспоминания». [24] Так встретятся ли они вновь? Когда «мир будет исправлен», как говорит Том Бомбадил Курганному Призраку? [25] Именно Арагорн служит окончательным воплощением толкиновской «северной эстетики», «благородного северного духа», смягчённого и «освящённого» намёками на божественное откровение за пределами Рагнарёка. Арагорн заявляет: «мой дом ... на севере», и хоббиты с Всадниками говорят то же самое: «Далеко на севере наш дом» (Мерри), «Мой народ пришёл с севера» (Теоден). Тем временем, Арагорн провозглашает: «Я принадлежу и Гондору, и Северу». В итоге он объединяет старое Северное королевство, наследником которого является, с давно отделённым Южным. Точно так же он обладает восстановленным Сломанным Мечом, подобно Сигурду из северной легенды, но носит Эльфийский Камень, привезённый из Неувядающих Земель на далёком Западе. Толкин всегда сохранял ощущение иной традиции, более древней, чем «северная», место которой – по ту сторону от Нуменора, о которой даже у старого Севера сохранились лишь неясные «намёки» [inklings], как в старых историях о Скильде и «Шиве». Когда умирающий Торин прощается с Бильбо, он называет его «дитя доброго Запада», а от более мудрого брата Боромира – Фарамира – веяло «духом Нуменора», то есть «Вестернесса» [«Западной Земли», от West – «Запад»]. [27] Для Толкина мрачный и бескомпромиссный северный дух, хотя и достойный восхищения, нуждался в даруемой Неувядаемыми Землями на Западе надежде, чтобы достичь истинного идеала. **** Здесь Шиппи очень выборочно упоминает отдельные детали «Хоббита» и «Беовульфа», игнорируя другие, не подтверждающие или опровергающие его тезис, а иногда подменяя оригинал, чтобы усилить сходство. 16 Neckel and Kuhn [eds, Edda, vol. 1] 1962, p. 180. [Старшая Эдда. Перевод А. Корсуна] 17 Хоббит, гл. 12. [Перевод Н. Рахмановой] Толкин размышлял о беседах с драконами много лет. Другим примером служит беседа Турина и Глаурунга в: Tolkien [«Сильмариллион»] 1977, гл. 21, и в той же главе присутствуют слова умирающего Глаурунга, обращённые у Ниэнор. 18 Carpenter and Tolkien [Письма] 1981, p. 264. [Письмо 205; в переводе С. Лихачёвой – «чистой воды филолог»] 19 Властелин колец. Приложение A, III. 20 The Saga of Gisli Sursson, гл. 9. [Сага о Гисли (сыне Кислого), в переводе О. Смирницкой – «Слышу слова роковые!»] 21 Сильмариллион, гл. 20. [Перевод С. Лихачёвой] 22 Хоббит, гл. 18. 23 Властелин колец. Книга V, гл. 6. 24 Властелин колец. Приложение A, I (v). 25 Властелин колец. Книга I, гл. 8. 26 Властелин колец. Книга II, гл. 2; Книга III, гл. 8 (и Мерри, и Теоден); Книга III, гл. 9. 27 Хоббит, гл. 18. Властелин колец. Книга IV, гл. 5.